Арбат и Трубниковский переулок
(Мемуары? Мемуаразмы? Мемуаризмы?)

     Родился я в роддоме №7 им. Грауэрмана, находящемся тогда в начале Кречетниковского переулка. Теперь фасад этого дома смотрит на церковь Симеона Столпника, что на углу Поварской (в моём детстве — ул.Воровского) и Нового Арбата, который строился на моих глазах. Тогда проспект назывался именно так, позже же был переименован в Калининский вместе со своим продолжением: улицей Калинина, соединявшей Арбатскую Площадь и Моховую улицу. Ну а через много лет бывшей улице Калинина было возвращено её историческое имя "Воздвиженка", а проспекту — его детское имя, о котором все эти годы напоминало название гастронома "Новоарбатский".

     Детство и юность мои прошли в арбатских переулочках и на самом Арбате, где мне была знакома вся послевоенная шпана Спасопесковской площадки и ближайших кварталов. Мальчик я был тихий, постоять за себя не умел, но они меня не трогали: мой хороший школьный приятель, в проделках этой шпаны не участвовавший, как-то успешно подрался с их предводителем Султаном и этой победой завоевал себе авторитет, под прикрытием которого я был в безопасности. Это было совсем не лишним, поскольку учился я в школе №71, стоящей на Спасопесковской площадке рядом с церковью, изображённой на картине Поленова "Арбатский дворик" (сейчас это школа № 1231 им. Поленова). Да и позже, когда на её базе создали французскую спецшколу №12 и часть учеников ушла в другие школы, я стал учиться метрах в двухстах от неё, в школе №69 (которую и окончил) в Рещиковом переулке.
  Ну понятно, что ученики не сами захотели перейти, а их "ушли" чтобы школа смогла взять учеников по своему профилю: "Ну ты пойми: мы ж не можем только плохих перевести!" — серьёзно объясняла мне, шестикласснику, классная руководительница Инга Васильевна. А ведь зачастую в ответ на свои "неудобные" вопросы в таком возрасте можно услышать лишь что-нибудь вроде: "Мал ещё, подрастёшь — поймёшь".

     Спасопесковская площадка, известная жителям Арбата как "Кружок", находилась почти в километре от моего дома, совсем в другом конце нашего переулка, хотя прямо рядом с домом стояла школа №103. Однако по семейной традиции меня отдали учиться именно сюда. Ведь здесь когда-то работала учительницей младших классов моя бабушка, здесь же до конца девятого класса, до временного закрытия школы в 1941 военном году, моя мама училась вместе с известным старшему поколению телевизионным комментатором Юрием Фокиным.

     Не понаслышке знакома мне Собачья площадка, уютный небольшой (даже по детским воспоминаниям) треугольный скверик между переулками. На хорошо сохранившиеся остатки фонтана на Собачьей площадке смотрели из одного переулка школа им. Гнесиных, из другого — хозяйственный магазинчик (старожилы называли его не иначе как "Керосиновая лавка"), а из третьего — дом, в котором некоторое время жил у своей матери Ленин. И на моих же глазах всё это (причём домик матери Ленина — в первую очередь: почему-то он давно уже выступал для московских властей в роли чемодана без ручки) рассыпалось под раскачиваемыми подъёмными кранами чугунными шарами и под ковшами экскаваторов. Началась прокладка Нового Арбата, который накрыл собой весь Кречетниковский переулок от начала и до конца, зацепив и дом на углу с Трубниковским переулком, где жил киноактёр Михаил Глузский. Я иногда бывал там в гостях и слушал его интересные рассказы, например, о съёмках только что вышедшего тогда детектива "Тайна двух океанов", где он играл роль шпиона. Мир тесен, и позже мы встречались у общих с ним маминых знакомых: физика Матвея Рабиновича и его жены Ольги Коломийцевой, долгое время работавшей заместителем главного редактора журнала "Химия и жизнь".

     Сам я жил в том самом Трубниковском переулке (ударение на первую "о"), пересекавшем Кречетниковский и идущем параллельно Садовому Кольцу. Переулок до середины 50-х был выложен даже не брусчаткой, а булыжником. У въездов во дворы стояли коновязи: гранитные или чугунные в виде гриба тумбы, на которые извозчики накидывали вожжи лошадей когда отходили к клиентам или куда-либо ещё. Самих лошадей и извозчиков я уже не застал, зато хорошо помню часто проезжавшие по переулкам закрытые машины-фургончики чёрного и тёмно-синего цвета с зарешёченными окнами, и иногда несущееся им вслед шёпотом: "Чёрный ворон". Я не понимал тогда, при чём тут ворон, но видимо в интонациях шептавших было что-то, что не позволяло мне задать этот вопрос даже родителям. На некоторых из этих машин была надпись "Вытрезвитель", само же это заведение располагалось недалеко от нашего дома в соседнем переулке.

     Позже переулок был заасфальтирован, причём коновязи сохранили, а через годы он был разрезан Новым Арбатом на две части: голова примыкает к Спасопесковской площадке, что около Арбата (старого Арбата, как его часто называют теперь), отрезанный же хвост начинается от кинотеатра "Октябрь" и упирается в Поварскую улицу недалеко от Дома Киноактёра, построенного по проекту архитектора Щусева. Метрах в ста от кинотеатра стоял и мой дом: построенный на стыке XIX и XX веков трёхэтажный флигель во внутреннем дворе дома №26. По преданию, именно на этом месте жил когда-то знаменитый участник войны 1812 года Денис Давыдов.

     Шестикомнатная квартира, принадлежавшая отчиму моей бабушки юристу Янучкову, после революции в результате уплотнения (тогдашний термин) стала коммунальной, на три семьи. Моей бабушке Нине Станиславовне, в девичестве Кучинской, двоюродной сестре художницы Натальи Сергеевны Гончаровой, оставили две самые тёмные проходные комнаты. В девяти метрах напротив, через двор, на нас смотрел внутренний фасад главного дома, и при такой близости живущие в его окнах второго-третьего этажей иногда спрашивали меня во дворе что-нибудь вроде: "Мишенька, что-то я тебя давно в окно не видела. Уезжал с бабушкой куда-нибудь?". Дом этот загораживал полностью и солнечный, и вообще дневной свет, поэтому висевшая на цепях под высоким потолком электрическая лампа на 200 Ватт, переделанная из керосиновой, горела у нас практически круглый год: днём солнце заглядывало сбоку, в просвет между домами, не более чем на один час в июне-июле, а зимними утрами могло лишь с полчасика отражаться от окон главного дома.

-
Сканируя старые плёнки уже после того, как выложил эти материалы, нашёл вид из окон наших комнат:

Из нашего окна видны окна первого и второго этажей главного дома. Словами передать такое ощущение затруднительно...

Ну и заодно — кусочки нашей комнаты сразу у входа и по той же стене у окон в 1970 году:

     В начале 50-х частыми гостями в нашем дворе были старьёвщики, собирающие утильсырьё и зазывающие заунывным протяжным криком: "Старьёёёём!" и после паузы: "Берьёёёём!". Не помню, давали ли они за старые штаны, ботинки, галоши и т.д. мелкую денюжку, возможно что взрослым — да, но с мальчишками расплачивались призами, главным из которых был игрушечный пистолет из тех, что в магазинах не купить было: заряжался он чем-то вроде одноразовой пробки, из которой при выстреле вырывался настоящий огонь. Пистолета этого хватало выстрела на три-пять, но для мальчишек иметь его было счастьем. Точильщики, ходившие по дворам и таскавшие точильный станок с ножным приводом на плече, зазывали уже в своём ритме: "Точиить ножи-ноооожницы!", а лудильщики — в своём: "Лудить-паяяять, вёёёдра починяяять!"

     Кроме старьёвщиков, ещё одним развлечением для мальчишек в нашем дворе были дни после снегопадов, когда дворник Семён Иваныч (как мне намекнули позже, сотрудник МГБ; готов поверить: ведь при царе дворники, зная всех и вся во своём дворе, были правой рукой околоточных), всегда приветливый и улыбающийся, вытаскивал из подвала странный агрегат: снеготаялку, чем-то похожую на срезанный верх паровоза с прямоугольной дырой посередине. Семён Иваныч подключал её толстым шлангом к выходящей из стены дома газовой трубе, открывал газ и засовывал внутрь снеготаялки что-то вроде факела. Хлопок — и по периметру раздаётся мерное гудение горящего газа. Сгребаемый со двора широкой лопатой снег летит в прямоугольную дыру, плавится от жары и тёплым ручьём стекет в канализационный люк. И никаких сугробов во дворе, даже в самые снежные зимы.

     В доме нашем не было ни ванной, ни горячей воды, но моей маме, архитектору-реставратору (Музей Революции на улице Горького, усадьба прадедов — Полотняный Завод под Калугой, и т.д.) удалось пробить капитальный ремонт дома с перепланировкой. Проект перепланировки составила и утвердила в высоких инстанциях она сама. Так в доме появились газовые колонки для нагрева воды, а на месте лестничных площадок чёрного хода — ванные комнаты; туда же переехали туалеты, ранее располагавшиеся между кухней и прихожей. Наша ванная комната на втором этаже была светлая, с окном, оставшимся от чёрного хода. Из окна открывался вид на монгольское посольство, стоявшее за кирпичной оградой метрах в тридцати от нас. Сейчас из всего этого осталось только монгольское посольство за той же оградой: дом наш был снесён в конце 70-х, при капитальном ремонте главного дома, поскольку мешал строительной площадке. Второй внутренний трёхэтажный флигель частично уцелел: от него почему-то решили лишь отрезать половину, примыкавшую к стройплощадке.

     Сам же главный, семиэтажный серый дом основным фасадом выходит в переулок и знаком многим по въезду во двор: с портика, что над аркой посередине дома, на переулок смотрит барельеф львиной морды. К сожалению, у меня не сохранился номер журнала "Наука и жизнь" конца 60-х или начала 70-х, где о переулке и его обитателях вообще, и о нашем доме в частности было написано многое. Ведь здесь жили известные люди и потомки известных людей, с которыми я был знаком: княгиня Леночка Трубецкая с четырьмя дочерьми (думаю, что её фамилия была другой, но моя мама говорила о ней только так), писательница (рассказы о животных) Вера Чаплина, хорошо известный в узких кругах радиоинженер Лев Шпекторов с женой и тремя детьми, академик Евгений Милановский с женой и двумя сыновьями и многие другие.

     Со старшими сыновьями двух последних я и дружил. Сын геолога Милановского, Саша, пошёл затем по стопам деда и отца, став геологом и мировой величины исследователем метеоритов. Умер он в поле, во время изучения прямо на месте падения недавно найденного интересного метеорита; отец пережил его на 4 года. В наше же детство они жили в двух проходных комнатах коммунальной квартиры на седьмом этаже, а позже купили кооперативную в районе Ленинского проспекта. С ними связана история, ходившая затем по Москве как анекдот и которую я услышал из первых уст: сидят всей семьёй в большой проходной комнате, обедают, и вдруг в соседней комнате раздаётся грохот. Вскочили, зашли туда — и видят столб пыли, а на диване незнакомого мужчину с вытаращенными глазами. Мужчиной этим оказался работник ЖЭК, кажется электрик, проверявший на чердаке своё хозяйство. Сгнившие деревянные перекрытия чердака не выдержали его веса и проломились. Работнику исключительно повезло, что он приземлился на диван: всё же падение с четырёх метров — это не шутки, а тут он отделался не скажу что лёгким, но испугом; ну а семье повезло, что в этот момент они обедали и на диване никого не было.

     Семья же моего второго дворового друга жила впятером на первом этаже главного дома, в двух комнатах коммунальной квартиры и без того тёмной, да ещё и с постоянно занавешенными окнами. Окно, которое граничит с упомянутой входной аркой с барельефом львиной морды снаружи дома, смотрит на дом №17 (дом И.С. Остроухова, теперяшний Литературный Музей), к которому справа примыкает известный, построенный архитектором Малиновским в 1912-1913 годах, дом №19, фото которого можно увидеть хотя бы на страницах Дом Удельного ведомства с винными погребами и Прогулки по Старой Москве и не только.

     Дом 19, если смотреть со стороны переулка, в плане напоминает прямоугольную заглавную букву "фита", ну или букву Н, которая снизу, в той части где дом смотрит на переулок, закрыта донышком, а сверху, там где кончается задний двор, накрыта плоской крышкой:

     Крепостные стены дома, как и сам дом, отметились, причём не единожды, в советском киноискусстве. Кто смотрел фильм "Романс о влюблённых", тот может помнить персонажа Иннокентия Смоктуновского, играющего на трубе на фоне московских крыш. А стоял и играл он как раз на этой стене, верх которой проходит примерно на уровне крыш окружающих двухэтажных домиков. Ну и в фильме дом этот вообще виден во многих кадрах, снятых с разных точек.

     А на заднем дворе дома, который за перегородкой буквы Н, регулярно выстраивались штабеля огромных дубовых бочек; в переулке же перед домом по нескольку раз в месяц вставали большие машины-цистерны с надписью "Молоко" и номерами Краснодарского края. И когда открывался огромный люк на мостовой (сейчас эти люки вроде бы закатаны в асфальт) и из этих машин в него выкидывались шланги для слива молока, по переулку распространялся тонкий запах высококлассных вин или коньяка: ведь в подвалах этого дома находятся Голицынские винные погреба, которые и использовались в советское время для снабжения Кремля, находящегося в километре с небольшим отсюда, благородными напитками. Причём по другим источникам, в т.ч. по воспоминаниям живших в районе Арбата старших родственников, они не совсем Голицынские, а ещё и те самые арбатские знаменитейшие Шустовские винные погреба ("Да они ж подальше, в Трубниковском, в доме 19!"), упоминания о которых можно встретить во всех материалах по Арбату. Материалов-то с этими упоминаниями очень много, но вот место, где они находились, мне так в них нигде и не встретилось.

     ...Уже давно из дома выселили всех жильцов, а дом перешёл в ведение одного из министерств. Теперь никто из неприближённых не увидит интереснейшие лестничные клетки, а решётчатые чугунные ворота во двор заменены на глухие стальные листы, не дающие увидеть ни проходы на стены, ни вообще сам двор.

     Ну а на этой же стороне переулка ближе к Поварской улице, немного в глубине, находится большой дом №31 в стиле домов архитектора Жолтовского (возможно, что именно по его проекту; да и цвет дома соответствует: приятно жёлтый), который принадлежал ЦК КПСС. Здесь жили хоть и не самые высокие чины, но в переулке вдоль дома всегда стояло несколько машин "Чайка", а в находящейся в нём небольшой аптеке, известной только местным жителям, всегда были лекарства и предметы, в поисках которых можно было бы безуспешно перепахать все другие аптеки Москвы. В магазине же, что на углу Поварской и Трубниковского напротив него, регулярно появлялись натуральные импортные буржуинские сигареты типа Марлборо, да ещё и по более чем демократическим ценам — в то время, как во всей Москве самым шиком был продаваемый по той же цене импорт из Болгарии.

    Вот такие воспоминания выросли из трёх строк черновика с набросками для включения в "Записные книжки": строк, которые возможно что вообще не увидели бы свет, если бы не просьба Председателя клуба "Зелёная лампа Арбата" Валерии Викторовны Португаловой, с которой я познакомился несколько дней назад в музее-квартире Пушкина на Арбате.
    Познакомился на юбилее старейшей (в буквальном и переносном смысле) сотрудницы музея Лидии Петровны Малининой, которая и в девяносто лет работает не покладая рук во благо сохранения нашей истории, и глядя на энергию которой понимаешь, что негоже отставать: ведь память о прошлом уходит с уходом тех, кто при своей жизни застал кусочек истории, и даже частицы сохранённой памяти через десятки лет могут быть бесценны.

01 Oct 2016
Дополнено 29 Sep 2017

Назад